1. Методологическая специфика гуманитарного знания

Проблема методологической специфики гуманитарного знания возникла как своеобразная реакция на набирающую в XIX в. все большую силу позитивистскую ментальность.

Девятнадцатый век создал философский плацдарм, обеспечивший триумф научной ментальности в XX в. Позитивизм, однако, заложил предпосылки односторонней трактовки сущности научного мышления. Научное мышление заключалось позитивизмом в ограниченное теоретическое пространство: оно не могло выходить за рамки того, что дано человеку в опыте, т.е. фиксировалось органами его чувств или было результатом логических операций. Опыт служил основанием оценки логических заключений. Все, что выходило за рамки этого теоретического пространства, стало относиться к субъективной сфере, сфере “произвола” воображения, лежащего в основе религиозных и метафизических представлений.

Научное мышление обрело константные атрибуты: факты и связывающий факты друг с другом принцип причинности; поскольку теоретическое мышление точно фиксировало факты и точно устанавливало взаимосвязь между ними, то оно приходило к установлению повторяющихся связей, законов, на основе которых стало возможным точное предсказание и технологическое преобразование, создавшее предпосылки массового производства и удовлетворения растущих потребностей людей в различных сферах жизни. Этот прорыв позитивистской ментальности в сфере индустриального производства во многом предопределил и соответствующие тенденции в области социальных наук в целом. Экономическая наука, а затем и социология также начинают основываться на установлении законов социального развития, что становится предпосылкой выработки и реализации социальных проектов построения нового общества, основанного на научных принципах.

В контексте такого мышления человек оказывается моментом общих социальных функций, причинных связей и действия объек-тивных законов развития. В марксистской концепции, оказавшей в XX в. решающее влияние на эволюцию обществоведения нашей страны, сущность человека определяется как совокупность всех общественных отношений. В этом смысле гуманитарное знание как особое знание человека оказывается излишним: научная социальная теория позволяет исчерпать сущность человека, определив его общие характеристики: место в системе производства, его социальное происхождение и классовое положение, соответствующая этому положению направленность его мышления и мотивов поведения.

Заметим однако, что уже в XIX в. достаточно рельефно опре-делилась тенденция, противоположная позитивистской менталь-ности. На ней лежала экзистенциалистская печать. Понимание того фундаментального факта, что человек в своей сущности обладает свободой самоопределения и в этом смысле не может быть просто отождествлен с некоторой социальной функцией, оказывает воздей-ствие на методологические подходы исследования культуры, специ-фики цивилизаций и их эволюции в истории. Следует особо упомянуть о герменевтике. Герменевтика ориентирует на необходи-мость не только фиксации на поверхности лежащих фактов истории, но и на проникновении в ту духовную сферу, которая находится за фактами, предопределяя то, как они складываются, какую форму принимают. Герменевтика таким образом прорывает рамки последовательного эмпиризма. Она оправдывает воображение, вводит его в круг научной ментальности. Вместе с тем очевидно, что такое введение несет в себе и опасность легализации субъективизма в науке.

Другая тенденция противостояния позитивистской менталь-ности связана с неокантианской интерпретацией номотетических и идиографических методологических подходов к интерпретации фактов. Если конечная основа фактов — это некая непостижимая в своей глубинной сущности реальность, “вещь в себе”, то тогда подходы к интерпретации фактов зависят от выбора самого исследо-вателя. Факт можно рассматривать как момент общих связей, и в этом случае он становится эпифеноменом законов. Номотетический метод, устанавливая законы, определяет и место фактов в структуре действия этих законов. Но факт можно рассматривать и с точки зрения его специфики, его неповторимости. В этом случае подходит больше точное насколько это возможно описание факта. Каждая наука вправе выбирать свой метод, который ей больше подходит в зависимости от тех целей, которые она ставит перед собой. Если позитивистская ментальность ориентирует на установление законов в любой науке, рассматривая явления, не подпадающие под общие законы, как нечто случайное и несущественное, то неокантианство придавало статус науки целому ряду исторических, искусствовед-ческих дисциплин, исследующих эволюцию духовной жизни человека, его культуры, где неповторимость составляла сущность изучаемого явления.

К XX в. потенциально обозначилось глубокое внутреннее противоречие в научной ментальности. Это противоречие обычно не выявлялось. Об этом противоречии лишь сигнализировали отдельные религиозные философы, такие как Вл. Соловьев, который считал, что эмпиризм и рационализм позитивизма в качестве конечного результата исследования дают некие “отвлеченные начала”, не выражающие сущность человека, не позволяющие ему понять и себя, и смысл своей жизни. Однако и предположение преодолеть эту односторонность научной ментальности путем соединения ее с религией и философией в ту пору казалось лишенным какой-либо логической последовательности: как можно соединить в одном огонь и воду, лед и пламя, истину и заблуждение? Позитивистская ментальность благополучно перекочевала из XIX в. в XX в., ставший временем ее триумфального шествия.

Гуманитарное знание как знание глубинных оснований жизни человека, как знание принципиальной значимости признания инди-видуальности личности и соответственно ее специфических прав и свободы эволюционизировало не на магистральных путях науки, а на периферийных, двигалось не по хайвеям, а по проселочным дорогам, по их ухабам и рытвинам.

Выходу гуманитарного знания на магистральные пути развития науки во многом способствовало все более интенсивное развитие социальной антропологии и культурологии. Их непростое, подчас противоречивое формирование и самоутверждение, однако, приносило все более обширный эмпирический материал, который создавал предпосылки для качественно нового понимания природы и методологии гуманитарного знания.

Немаловажную, а может быть даже определяющую роль в этом возвышении гуманитарного знания сыграли четко обозначившиеся в конце XX в. симптомы глубокого цивилизационного кризиса современного мира, понимание природы которого оказалось невоз-можным с позиций позитивистской ментальности.

С точки зрения позитивизма индустриальное развитие на основе науки и технического прогресса открывало человеку безграничные перспективы улучшения его жизни. Как отмечал В.Освальд, безграничное использование энергетических ресурсов природы, их специфическое приспособление к нуждам и запросам человека позволяет вывести общую формулу прогресса: организм (или известный животный вид) тем более прогрессивен, чем большим количеством свободной энергии, приспособленной к его специальным потребностям, он пользуется.

Между тем именно процесс освоения природной энергии и ее приспособление к специальным потребностям человека привели к тому, что человечество создало потенциал собственной само-деструкции.

Эта ситуация послужила толчком для критического анализа не только позитивистской, но и научной ментальности вообще. Стали наблюдаться отчетливо выраженные тенденции возрождения религиозной ментальности повсюду в мире. Закономерно вставал вопрос: если ложное сознание необходимо человеку для его самосохранения, то как быть с истиной?

Двадцатый век — это историческое время, когда была приоткрыта завеса над глубокой тайной гуманитарного знания. Но вместе с тем XX в. стал временем, когда стали размываться границы, отделяющие Истину от Не-истины.

Смешение истины с не-истиной и оправдание такого смешения заключает в себе свои специфические угрозы. Среди них не последнее место занимает угроза смысловой какофонии.

2. Понимание смысла и угроза смысловой какофонии

На пороге каждого нового тысячелетия принято ожидать каких-то крупных исторических событий, особых знаковых явлений, дающих намеки на то, что должно произойти в исторической перспективе. Соответственно люди стремятся подвести итог минув-шему, извлечь из него какой-то значительный урок на будущее.

Христианский мир обычно рассматривает исторические рубежи с точки зрения возможного Апокалипсиса, конца Света и Всеобщего спасения.

Под этим углом зрения оценивается истинность образа жизни народов и цивилизаций, а вместе с тем нравственные истоки их злоключений или исторических побед. Идеи нравственного покаяния как и надежды на духовное возрождение получили широкое распространение в России конца XX в.

Это связано не только с общецивилизационным кризисом, но и с кризисом перестройки в России, с которой связывались надежды на коренное обновление жизни и небывалый взлет всестороннего прогресса.

Толчком для перестройки послужило не нравственное начало, а сопоставление внешних сторон жизни наиболее развитых стран Запада и России.

Такое сопоставление подталкивало к очевидному выводу: мы ездим на “Москвичах”, западные люди на “Мерседесах”. Образно говоря, М.С.Горбачев заверил всех, что он знает, как перестроить страну, знает, как “Москвич” переделать в “Мерседес”. Заминки с этой переделкой выдвинули Б.Н.Ельцина на авансцену жизни: он дал обещание переделать “Москвич” в “Мерседес” и быстрее, и лучше. В итоге “Москвич” оказался разобранным и перестал двигаться вообще. Хор советников, каждый на свой лад, предлагает сменить рулевое управление, либо мотор, либо заменить масло и т.д. и т.п. Наконец, возникают и такие предложения: разобрать машину, продать ее на запчасти и на вырученные деньги нанять такси, купить вина и закусок и поехать на пикник.

Встает вопрос: как возможно такое нравственное падение, как такое может происходить с великой страной и великим народом? Кризис стратегических ориентаций нельзя объяснить только экономическими или политическими причинами. Последствия этого кризиса сопоставимы с цивилизационным сдвигом, аналогичным естественной катастрофе с далеко идущими последствиями.

Причина этой катастрофы невидима: она заключена в душах людей. Россия подошла к порогу третьего тысячелетия в специфи-ческом состоянии. Его принято сравнивать со “смутным временем”, временем духовного разброда, утраты общих национальных ориен-тиров, помутнения национального самосознания, чреватого обостре-нием внутренних конфликтов, семейных раздоров, распростране-нием измен и предательства.

Именно эта ситуация как бы заново открывает ту истину, что лежащие на поверхности события — громкие победы и поражения, шумные дискуссии противоборствующих сторон, военные столкновения — с точки зрения исторической судьбы народа значат меньше, чем, казалось бы, тихие и малозаметные сдвиги в сознании людей.

От того, как люди понимают свою жизнь, как они определяют ее высшую цель, как они трактуют смысл своего бытия, не совпадающего с простым существованием человека, зависят “большие волны” истории.

Духовные ориентиры, подобно силовым линиям магнита, задают общие направления нравственным и социальным устремле-ниям людей. Эти направления определяют путь повседневных поступков, складывающийся образ жизни. Это та духовная платформа, на которой разворачиваются исторические события. Если эта платформа дает трещины и рассыпается, то тем самым “проваливается в бездну” и прежний путь, который указывал направления мотивов образа жизни и поступков людей.

Так, победа христианских принципов в массовом сознании европейских народов определила формирование целой эпохи христианской культуры, ставшей платформой тысячелетнего царства церкви: образование королевств и империй, крестовые походы, священные войны против еретиков, — все эти события располагались в соответствии с силовыми линиями христианской духовности.

Как только духовные ориентиры христианства стали утрачивать свой абсолютный характер, события обретают иную направленность: церковь начинает утрачивать монополию духовной власти, возникают церковные движения под эгидой светских правителей, рождается противостояние католицизма с протестантизмом, начинается процесс преодоления христианского аскетизма, возникает новая мораль.

Результатом этого коренного сдвига в духовности и становится победа рациональной, в конечном счете — научной ментальности, породившей глубокую эрозию христианской духовности, утвердив-шей определение смысла бытия через овладение материальными, научно-техническими предпосылками благополучной жизни. Хорошая жизнь в этом реальном мире, идея прогресса, создания все новых технических предпосылок ее улучшения — эта общая направ-ленность массового сознания дала в конечном итоге толчок для глобальной борьбы за место под солнцем, породила уверенность в том, что каждый народ может построить свой рай на земле.

Различное понимание путей создания земного рая родило две мировые войны. Сегодня мир стоит перед третьей.

Как избежать Апокалипсиса? Как предотвратить полное истощение сырьевых и энергетических ресурсов? Как сохранить природные условия, необходимые для выживания человека? Эти вопросы, как показал опыт ХХ в., не имеют технических решений.

Они могут решаться в том случае, если произойдет смена “силовых линий”, определяющая новую направленность поступков, образа жизни людей на основе нового понимания смысла их жизни. Только в этом случае можно рассчитывать на тысячелетнее царство, которое будет царством нового осмысленного бытия, а не апокалип-сисом хаоса научно мотивированных в каждом частном случае, но в целом бессистемных актов, движений, жестов, выкриков, обещаний, сливающихся в общую какофонию мировой постмодернистской тусовки.

Социальные теоретики разрешение современных противо-речий мирового развития нередко наивно связывают с формирова-нием информационного общества. Безграничные возможности накопления, совершенствования и использования информации, как казалось, позволяют безгранично расширять возможности человека в принятии правильных решений, а значит и соответствующей организации системы его практических действий. Действительно, процесс формирования информационных инфраструктур, доставля-ющих человеку нужную информацию в нужное время и в нужном месте, существенно повышает эффективность его действий, ускоряет принятие необходимых практических решений.

Однако наряду с информационной инфраструктурой действуют и общие механизмы информационного общества, подчиняющиеся принципу свободы распространения информации. Эти механизмы в своем самодвижении в возрастающих масштабах воспроизводят и духовные ошибки, и суррогаты духовности.

Постмодернистская ментальность как массовая реальность, характеризующаяся эклектическим сочетанием культурных, философских, идеологических, нравственных и психологических представлений, является сколком той реальности, которая создается современными механизмами информационного общества.

Информационное общество характеризуется принципиальным несовпадением информационной реальности и информационной культуры. Чем активнее деятельность механизмов информационного общества, тем сильнее воздействие на массовое сознание смысловой какофонии, которая разрушает единство традиционных культур, не создавая какого-либо нового духовного единства. Поскольку масса становится объектом все более активного влияния механизмов информационного общества, она все более утрачивает способности к координации нравственных ориентаций, поведения и действий огромных масс людей, что в свою очередь становится предпосылкой деструкции социальной жизни. Социум как система координи-руемых, взаимосвязанных действий, основанных на нравственной, социально-психологической идентичности включенных во взаимо-действие субъектов, оказывается подверженным таким инфекциям, которые чреваты летальным исходом для современной цивилизации.

3. Выход за пределы позитивистской ментальности

Одна из таких фатальных инфекций заключается в коренном изменении критериев подлинности жизни. Оценка подлинности жизни в информационном обществе переносится из сферы реальных отношений в сферу отношений информационных. А такое перенесение чревато нарушением норм взаимодействия между людьми, обеспечивающими функционирование социального орга-низма. Цивилизационный смысл информационного общества состоит в создании механизмов, позволяющих преодолеть крайности потребительского общества. В соответствии с позитивистской ментальностью утверждается вещный горизонт жизненных ориен-таций человека. Этот горизонт оборачивается ничем иным как дурной бесконечностью: человек потребляет одну вещь за другой и не в состоянии остановиться ни на одной из них, сказав, что найдена та абсолютная вещь, которая придает всей жизни человека удовлетворяющий его смысл.

Информационное общество, как казалось, помещает человека в иную реальность, не реальность вещей, а реальность знания. В этой реальности мир вещей обретает характер средства жизни, а не ее конечной цели. Коль скоро человек получает достаточные средства для жизни, его стратегической ориентацией становится не смена потребляемых вещей, не поиск абсолютной вещи, а обращение к Истине знания. Как казалось, в знании человек может обрести удовлетворяющую его высшие стремления духовность.

В XX в. в общественном сознании сложилось представление, что научное знание совпадает с подлинной духовностью, вытесняя исторически сложившиеся предрассудки и ложные верования.

Информация, если она есть чистое знание, делает разум человека адекватным окружающей его реальности. Проникая в эту реальность все глубже и глубже, человек должен был все более приближаться к пониманию смысла своего бытия.

Однако оказалось, что сколь бы глубоким ни было знание объективности, из него не возникает понимание смысла бытия. Смысл бытия опосредован выбором человека, а значит и свободой.

Именно в определении исходного пункта свободы знание и оказывается перед некоей ПУСТОТОЙ. Это открытие предопределило глубокий кризис позитивистской ментальности.

С точки зрения рациональной ментальности, опирающейся на позитивистскую методологию, внутренний мир человека наполнен либо ложными, либо истинными представлениями. При этом истина трактовалась как соответствие отражения предмету, находящемуся вне сознания.

Внутреннее состояние свободы однако может определять поведение человека более, чем любое внешнее воздействие, может даже возникать особое состояние человека — состояние отстранен-ности от реалий внешнего мира. Как же в этом случае трактовать соответствие?

Очевидно также, что существуют реалии, находящиеся в самом сознании и определяющие состояния радости, печали, оптимизма, пессимизма, воодушевления, отчаяния. Практическое значение этого явления в полной мере начинает раскрываться в информационном обществе.

Опыт показывает, что информационный видеоряд задает направленность массового поведения, хотя он и не является вещной реальностью. Информационное манипулирование ставит и другой вопрос: всегда ли социальное положение определяет направленность сознания и массового поведения.

В этой связи и встает проблема понимания внутренней сущности человека: если внутренняя сущность человека — это свобода, то она оказывается безграничной. Парадоксальным образом человек находит в ней опору духовности как пути преодоления своей ничтожности. Если человек — это лишь момент материального и социального мира, то он оказывается ничтожным и по отношению к бесконечности универсума, и по отношению к величию Истории. Каким бы большим ни было его богатство, какой бы могучей ни была его власть над другими людьми, он не может преодолеть ограниченности мига своей жизни. Но эту ограниченность не преодо-левает и многознание, обладание большим объемом информации.

Отсюда следует непреложный вывод: достижения человека с точки зрения бесконечности универсума и величия истории ничтожны, эфемерны, лишены смысла. Смысл имеет только сам миг жизни, если в этом случае можно вести речь о смысле.

Таков вывод, который воспринимается как вывод реального знания, противоположного постулатам веры. Но это знание, основанное на позитивистской ментальности. Когда знание относится к свободе, вступают в действие принципы гуманитарного знания. Его выводы совсем иные.

Когда речь заходит о жизни в цивилизационном, а не биологи-ческом смысле, всегда приходится иметь дело с реальностью, не совпадающей с предметностью.

Таковой и является реальность свободы человека. Любая попытка найти предметный эквивалент свободы заканчивается неудачей. Между тем реальность свободы несомненна для человека, находящегося в цивилизационном вакууме. Этот вакуум возникает каждый раз, когда человек начинает создавать новую цивилиза-ционную определенность. В этой ситуации, ситуации свободы возникает исходное основание духа человека, творящего точку опоры своего бытия. Это исходное основание есть НИЧТО. НИЧТО, таким образом, это реальность, но в то же время эту реальность нельзя определить как предметность.

Именно в непредметной реальности и лежит скрытое основание специфики гуманитарного знания.

Знание НИЧТО представляется гносеологическим парадоксом. Между тем значение этого знания огромно. Его реальность в известном смысле можно сравнить с реальностью мнимых чисел в математике.

НИЧТО открывает человеку реальность его внутреннего мира. По сути дела у этого мира нет дна — это бездонный мир. И вместе с тем именно в этом мире возникает отторжение бессмысленности бытия. Через это отторжение рождается предпосылка реальности Абсолюта как основания Смысла, через который становится возмож-ной цивилизационная жизнь. Так парадоксальным образом из НИЧТО рождается Абсолют. НИЧТО и Абсолют — это две стороны одной медали, а именно сущности Бытия человека как субъекта.

С точки зрения позитивистской ментальности все это можно оценивать как некий фантом, продукт воображения, как движение сознания, не имеющего реального предметного эквивалента и поэтому ложное в своей сущности.

Однако если мы рассматриваем движение сознания как реальность, существующую наряду с материальной реальностью и не сводимую к ней, то тогда ситуация меняется. Вопрос здесь может быть поставлен так: а соответствуют ли представлениям сознания внешние реалии? Ведь если, например, невеста считает, что жених противоречит ее идеалу, то она отвергает его. Аналогичные явления можно наблюдать и в общественной жизни. Общество исторически вырабатывает для себя абсолютные ориентиры, с точки зрения которых оно оценивает — принимает или отвергает — иные цивилизационные реалии.

Таким образом в практической жизни идеальное приобретает приоритет в отношении эмпирически данного: теперь эмпирически данное должно соответствовать некоему идеальному образу, чтобы стать истинным.

Это переворачивает вверх дном многие привычные представления.

4. Методологические следствия

Признание специфики гуманитарного знания имеет свои методологические следствия. Во-первых, оказывается возможным освободиться от вводящих в заблуждение определений свободы. Нередко свободу определяют как некую видимость необходимости, как ее познание и осознание, а значит и следование требованиям необходимости. В этом случае свобода становится эфемерной. Это представление совпадает и с распространенным общественным ощущением: обстоятельства жизни действительно заставляют нас действовать не так, как нам хочется. Но это вовсе не значит, что действия под диктатом обстоятельств и есть свобода.

Свобода есть безграничность, а значит и внутренняя неопределенность человека. Свобода может становиться определенной. Но это возможно лишь в том случае, если субъект знает составляющие подлинности своей жизни.

Действия субъекта в соответствии с составляющими подлинности жизни и есть определенность свободы: свобода в этих действиях субъекта обретает свою внешнюю определенность, она становится видимой для всех и каждого. В этом контексте оказывается возможным определение истинности жизни.

В гуманитарном знании истинность жизни определяется как соответствие определенности свободы составляющим подлинности жизни субъекта.

Осмысление специфики гуманитарного знания позволяет понять причины тех “странностей”, которые стали происходить в XX в. с общественными науками. Казалось бы опробированные научные методологии в длительной исторической перспективе стали обнаруживать серьезные сбои в результатах своего применения. Наиболее влиятельный среди них — экономический детерминизм. Он стал играть с социальными теоретиками, а соответственно и с политическими стратегами, злые шутки. Политические стратеги нередко стали походить на унтер-офицерскую вдову, которая высекла сама себя на площади. Отличие состояло лишь в том, что вдова сделала это один раз, а политические стратеги стали делать это систематически.

Методология социальной науки, если она берется на вооружение в качестве политической стратегии, задает не только ее направленность, но и придает социальной реальности определенную иерархию, структурируя явления, выстраивая их в определенный порядок, тем самым оценивая явления как старые и новые, регрессивные и прогрессивные, неважные и первостепенные по значимости. За всем этим стоят живые люди.

Посмотрим с этой точки зрения на эволюцию экономической политики в нашей стране в XX в. Смена экономической политики каждый раз имела всестороннее и достаточно убедительное научное обоснование. При этом, естественно, не велось и речи о необходи-мости учета методологии гуманитарного знания. Экономическое и социальное знание считалось достаточным для точных выводов.

Методология экономического детерминизма в 20-30-е годы служила путеводной нитью в обосновании необходимости перехода от частного крестьянского хозяйства к коллективному. Спустя шесть десятилетий та же методология экономического детерминизма стала служить путеводной нитью обоснования необходимости обратной рокировки — разрушения коллективного сельского хозяйства и перехода к индивидуальному частному хозяйству, к фермерству.

С методологическим парадоксом столкнулась вся стратегия реформ в России. Теоретики реформ утверждали, что обвальная приватизация, деструкция общественной собственности и стихия частных интересов создадут условия для резкого подъема производства.

Действительность между тем превзошла самые пессимистические ожидания. Производство сократилось наполовину, а произ-водственная активность населения в силу массовой безработицы стала вообще затухать. Закономерно встает вопрос: как же можно объяснить такого рода парадоксы? Для объяснения теперь придумываются самые невероятные ситуации, которые служат лишь неким оправданием провалов, а отнюдь не объяснением.

Самый странный парадокс, однако, возникает с объяснением последствий свободы. Поскольку реформы осуществлялись во имя свободы, то реформаторы должны были бы знать, что такое свобода, и какие плоды она принесет. Однако считалось, что для каждого нормального человека содержание и смысл свободы очевидны. Свобода понималась как рычаг, с помощью которого включался фонтан инициативы, добра, возникало ощущение постоянного праздника жизни. Ради этого стоило бороться.

Подлинная жизнь и свобода действительно нераздельны. Жизнь без свободы есть рабство, неподлинное бытие. Однако сущность свободы всегда амбивалентна и это следует знать тем, кто объявляет себя реальным носителем общей свободы. Нельзя вначале давать свободу всем, а потом забирать ее обратно; это влечет за собой кровавые последствия.

Что означает свобода олигархов, захвативших львиную долю общественных богатств? Или террористический путь для разрушения целостности государства?

Как поступать с такой свободой? Или как поступать, когда свободные выборы приводят к кормилу власти преступные элементы?

В отличие от мира животных жизнь в цивилизационном смысле это не только биологически закодированное существование. Реальность свободы позволяет человеку делать выбор в ситуации цивилизационного вакуума. Если он выбирает сам цивилизационный вакуум, то возникает беспредел, характерный для пореформенной России.

Продуктом чего стал этот беспредел? Он кажется неожиданным лишь в силу ставших устойчивыми представлений о социальной эволюции как фатальном и непрерывном восхождении по лестнице прогресса. Теперь же сложилась ситуация, когда казалось бы оправданное общее желание подняться еще выше по ступеням прогресса привело к тому, что вся его лестница рухнула. Как дикий бурьян на чистом поле цивилизаций стали возникать и буйно разрастаться организованная преступность, проституция, наркомания. Общая формула прогресса оказалась неадекватной.

И вот сегодня взоры тех, кто верили во всесилие научного знания казалось бы странным образом обращаются к духовным средствам, которые в свое время были задвинуты на задворки общественной жизни, считались отмирающим реликтом, мешающим прогрессу.

Существуют ли теоретические объяснения такого поворота? Является ли он конъюнктурным или за ним стоит серьезное переосмысление фундаментальных теоретических представлений? На эти вопросы обычно не дается ответа.

Мы имеем дело с определенным знаковым фактом, но однако не всегда отдаем себе отчет в том, что гуманитарное знание оказалось перед необходимостью переоценки некоторых представлений, которые казались очевидной общепризнанной истиной.

5. Experimentum crucis

Гуманитарное знание на пороге третьего тысячелетия оказалось перед необходимостью пересмотра одного из самых устойчивых предрассудков — предрассудка о неизбежности восхождения общественного сознания к подлинной просвещенности путем преодоления религиозной и метафизической фаз и всеобщего перехода к фазе научного мышления.

Что конкретно при этом понималось под всеобщим переходом к научному мышлению, оставалось неясным. Во всяком случае не имелась в виду необходимость всеобщего овладения тензорным исчислением или частной и общей теорией относительности. Однако ХХ в. по праву считался веком науки: научные открытия стали находить ускоренное и все более широкое применение и техническое воплощение.

Это привело к коренному изменению образа жизни людей, человека сегодня окружает воплощенное научное знание: электроприборы, радио, телефон, телевизор, компьютер, пылесос, стиральная машина и т.д. и т.п. Все новая и новая массовая продукция подобно водопаду обрушивается на потребителя. Век науки породил глубокие изменения в общественном сознании. Изменения в моде, стиль жизни свидетельствуют о том, что догматы религиозного сознания отступили под напором новой ментальности. Материалистический взгляд стал доминирующим в научных кругах. Религия стала утрачивать роль абсолютного авторитета в нравственной сфере.

Началась сексуальная революция. Казалось бы все основные процессы в сфере общественного сознания обозначают главную тенденцию — тенденцию утверждения светского сознания. Религиозное сознание признается как некая условность, как дань традиции, уступка инерции коллективных верований. Общественное сознание таким образом движется от своего прошлого к будущему, в котором все противоречащие научному знанию представления отомрут естественным образом. И здесь происходит нечто неожиданное: в развитых цивилизованных странах, в образованной среде, свободной от каких-либо острых экономических и социальных проблем, приверженной к демократическим ценностям XX в. наблюдается возрастающий интерес к примитивным культурам. Более того, осуществляется реальная практика такого рода культовых отправлений, которыми руководят образованные, обладающие достаточно высоким культурным уровнем люди. Это явление, поскольку было понятно, что оно не является простым казусом, некоей ненормальностью в общем потоке победоносного шествия вполне прозрачного социального и естественнонаучного знания, стало предметом все более внимательных исследований социологов и антропологов.

Показательно в этом отношении исследование Галиной Линдквист явлений нео-шаманизма в современной Швеции1). Характерно, что явления нео-шаманизма возникают в городской среде, в общинах, члены которых привержены ключевым шведским ценностям, идеям социального равенства и справедливости. Характерно также и то, что ведущими нео-шаманами, организующими практику ритуалов, являются представители артистических кругов и драматурги. Именно они разрабатывают сценарии ритуалов, декорируют их, проверяют на практике и вносят в них изменения. Линдквист подчеркивает, что нео-шаманы — это экспериментаторы, которые проверяют эффективность воздействия ритуального дей-ствия на человека. Один из ключевых вопросов, который встал перед Галиной Линдквист, это объяснение причины, по которой нео-шаманизм представляется привлекательным для современного человека. Линдквист находит объяснение в привлекательности игры как формы самовыражения личности. Вместе с тем расшифровка сущности игрового состояния невольно выводит Линдквист за пределы такого упрощенного объяснения. Современная жизнь предоставляет человеку множество игр, в которых он может найти самые различные формы самовыражения. В таком случае почему же нео-шаманизм?

Нео-шаманизм — это такая игра, которая уже не является в своей сущности игрой. В ритуалах нео-шаманизма заключена смысловая серьезность, которая приближает человека к пониманию оснований жизни.

Анализируя практику нео-шаманизма, Линдквист сама отмечает такую ее особенность как наличие внутренней связи, взаимововлеченности игры, времени и сущности личности. Время как и игра не имеет ни границ, ни строгих направлений. Игра в свою очередь — это особое состояние бытия, как и время, бытие открытое, не имеющее демаркационных линий.

Что особенно важно в интерпретации Линдквист, так это то, что она видит в игровом состоянии нео-шаманизма повернутость к экстраординарному опыту личности.

Экстраординарный опыт личности связан с возможностью движения в любом направлении, а значит движения в никуда.

Именно в этом состоянии происходит такое самовыражение личности, которое связано с сакрализацией ее самости (Self). Через сакрализацию личность ощущает божественность.

Иными словами в ритуалах нео-шаманизма происходит процесс превращения НИЧТО в переживание связи личности с божественностью.

И это уже не игра.

Теперь посмотрим, с чем же связывается это внутреннее переживание божественности? Линдквист выделяет ритуалы, фокусирующие внимание на сезонных переходах календарного цикла.

Зимний ритуал фиксирует прохождение низшей точки полярной ночи. Это событие отмечается барабанным боем, пением и экстатическими танцами. В процессе ритуала возникает общий ритм, возникает радость надежды на приближение теплого времени, полного света.

Праздник середины лета посвящается соединению женщины с мужчиной. Для этого создается специальное ритуальное пространство, внутри которого участники танцуют все двадцать четыре часа вокруг “оси мира”, “мужского дерева”, которое несет на своей вершине женский символ.

Что же заставляет образованную публику погружаться в столь экстравагантные коллективные действа? Игра как самовыражение личности? Преодоление рутины налаженной жизни? Стремление к необычным ощущениям? Все это, разумеется, может иметь место, но не объясняет главного — устойчивости ритуалов, расширения сфер их влияния.

Возрождение и устойчивость ритуалов — это своего рода “эксперимент креста”, решающее доказательство того, что позитивистская концепция фаз общественного сознания не получает своего подтверждения. Вместе с тем этот феномен нуждается в объяснении.

А объяснение, видимо, следует относить к специфике гуманитарного знания. Естественно-научное знание, принципы которого в XX в. доминировали и в социальном знании, как бы ставит все феномены мира на одну плоскость: как объект исследования они равноценны. Этот подход оказывает воздействие и на социальную ментальность. Теперь иерархия феноменов в социальной ментальности начинает восприниматься как предрассудок, не соответствующий научным принципам. Происходит постепенное освобождение общественного сознания от всего священного. Почему солдаты должны жертвовать своей жизнью ради спасения разноцветного полотнища, которое называется Знаменем?

Ведь в Знамени нет ничего помимо шелковой материи, бахромы и красок. Почему аудитория должна вставать, когда звучит музыка, называемая Гимном? Почему мужчина должен сохранять верность женщине только потому, что их брак сопровождался соответствующими напутствиями священнослужителя? Вопрос за вопросом.

Разрушение вещной иерархии как не соответствующего реалиям искусственного построения парадоксальным образом порождает эрозию подлинности жизни.

Информационное общество значительно заостряет все эти проблемы. Возникновение информационной Галактики ставит под сомнение абсолютность многих национальных святынь, порождает внутреннее противоречие в общественном сознании: с одной стороны, массы следуют основополагающим постулатам национальной культуры, а с другой, оказываются в информационных полях, где такого рода постулаты оказываются относительными, а то и вообще рассматриваются в качестве устаревших предрассудков.

Абсолютная свобода, понимаемая как несвязанность какими-либо групповыми (этническими, национальными, государственными) правилами либо культурными, духовными традициями, порождает неожиданным образом парадоксальное состояние: состояние исчезновения личностей. Личность определяется своими константными качествами. Если нет таких констант, то нет и личности. Между тем константные качества возникают только в отношении с константами этническими, культурными, духовными.

Эрозия личностей в качестве специфической компенсации порождает в массовых масштабах фанатов, для которых характерно бескомпромиссное утверждение субъективных привязанностей и предпочтений. Этот массовый фанатизм в своей сущности имеет беспредметный характер.

Такие явления становятся массовыми именно в информационном обществе, где человек начинает отождествлять свою подлинную жизнь с пребыванием в информационных полях.

В этой ситуации происходит фундаментальный и массовый отрыв от реалий жизни, ибо подлинная жизнь отождествляется с пребыванием в информационном поле. Возрождение примитивных ритуалов, как впрочем и различные виды религиозного возрождения, — это своего рода попытки вновь найти путь к пониманию исходных составляющих подлинности жизни. Очевидно, что абсолютизация принципов естественно-научного знания применительно к объяснению явлений культуры дает здесь заведомо ложный результат. Злоключения социальных наук в XX в. нередко как раз и связаны с такой абсолютизацией.

Естественно-научное знание как знание определенной объективности, данной человеку в его опыте, знание взаимосвязей и взаимозависимостей, основанных на причинности, дает объяснение физических явлений. Но оно не может объяснить явлений культуры.

Культура приводит в смысловое единство феномены жизни в соответствии с принципом самосохранения и совершенствования жизни определенного субъекта. Она отвечает на вопрос о том, что является жизненно важным, а значит священным для бытия субъекта. Освящение, придание статуса Абсолюта вытекает из свободы субъекта, которая не обладает какой-либо предметностью и не детерминирована какой-либо внешней причиной: она сама становится причиной, причиной сохранения, удержания подлинности жизни. Кажущееся странным религиозное возрождение в эру науки и доминирующей научной ментальности можно понять как “восстание жизни”.

ХХ в со всей очевидностью доказал, что индустриальная цивилизация, основанная на достижениях науки и техники, ведет к противопоставлению человека и природы, к фатальному нарушению той гармонии, без которой жизнь человека становится невозможной.

Массовый возврат к кажущимся примитивным ритуалам — это стремление восстановить гармонизацию, священную связь человека и космоса, благоговейное отношение человека к природе, которое станет лейтмотивом деятельности, позволяющей сохранить ту колыбель, в которой родился человек и которая стала его родным домом.

Аналогичным образом эти ритуалы служат катализатором реанимации гармоничных человеческих связей и отношений как фундаментального фактора социальной жизни. Исходное основание возвышения этих связей в иерархии ценностей — это любовь как отношение между противоположными полами. Это отношение — основа основ продолжения рода, т.е. жизни. Освящение этого отно-шения становится духовной предпосылкой упрочения общественных связей вообще. Известный тезис: “БОГ — это ЛЮБОВЬ” есть превращенная форма первоначального отношения любви, которая обрела самостоятельность и стала фактором одухотворения особо значимых социальных отношений.

Сексуальная революция, основанная на представлении, будто духовно освященные связи и отношения есть не что иное, как проявление социальной репрессивности, и, соответственно, полное сексуальное раскрепощение, свободное отношение между полами приведут к психологическому оздоровлению всего общества, поставила под угрозу стабильность браков и здоровье семей, способствует все более широкому распространению не только венерических, но и таких фатальных заболеваний как СПИД.

К сожалению то, что мы называем научным знанием в этой деликатной области и создание системы “сексуального просвещения” молодежи привели к распространению ранних браков и широких внебрачных половых связей, задав специфическую инерцию формирования опасного легкомысленного отношения к одному из самых важных оснований жизни общества.

6. Культурология и рубеж новой духовности

Знание подлинности жизни, ее составляющих является основанием понимания личностью иерархии феноменов жизни. Утверждение иерархии феноменов жизни в общественном сознании — это духовность, внутренне консолидирующая народ. Адекватное решение этой проблемы оказывается возможным лишь на основе культурологии как ключевой дисциплины в системе гуманитарного знания.

Проблема современной цивилизации — это бездуховность. Широкое распространение естественно-научных знаний и информации не дает автоматически решения проблем консолидации людей. Любые попытки объединить людей для решения общих задач на основе, например, закона всемирного тяготения, вряд ли могут дать желаемый результат.

Между тем бездуховность — это исходное основание цивилизационной неопределенности. Человек духовный — это не просто современный информационный человек, а человек, обладающий определенной константной настройкой. Настройка — это состояние постоянной готовности к защите ценностей культуры и позитивной цивилизационной самореализации.

Механизмы формирования духовности и исследуются культурологией, которая в XX в. набирает силу во всем мире, но которую на рубеже веков решили слегка “придушить” в России. Это стало своего рода традицией: как только новая молодая наука в России набирает силу и выходит на самые передовые рубежи, ее тут же “осаждают”, не дают возможности “высунуться”. Такие “подходы” к культурологии , если удар обухом по голове вообще можно называть “подходом”, открывают широкий простор для продолжения субъективистских изобретений “духовности”, “русских идей” в виде водки, футбола и т.д., и т.п.

Духовный кризис России как раз и возник из массового восприятия свободы как возможности произвольной реализации субъективной воли. На этой основе возникает такая личная активность, которая не принимает во внимание или сознательно игнорирует общий смысл социальной, государственной жизни.

Подлинную духовность не изобретают, ее открывают в свобод-ной исторической жизни как реальную возможность такой самореализации народа, которая обеспечивает стабильность и совершенствование его бытия. На этой основе и возникает общее согласие, консенсус, а вместе с тем и готовность к сотрудничеству, взаимопомощи и к компромиссу в случае возникновения разногласий и противоречий.

Лишь выявление общего смысла открывает путь к гармонии общественной жизни, позволяет организовать ее в соответствии с “общими ритмами”. Здесь мысль и действия соединяются в единый процесс, исключающий то двоемыслие, которое выражает внутренне враждебные отношения между индивидами.

Культурология и исследует это специфическое проявление бытия человека как единого, внутренне связанного целого.

Здесь субъект и созданный им объективный мир оказываются в отношениях внутренней фундаментальной взаимозависимости. Это обстоятельство порождает огромные теоретические сложности в определении культуры.

Чтобы ответить на вопрос, что такое культура, культурологи, антропологи исследовали и описали сотни культур. Культурология, как самостоятельная научная дисциплина, развивается не только на собственном эмпирическом базисе, но и на собственной методоло-гической основе.

Исторически методологическая основа культурологии складывалась противоречивым образом. На самом деле, в концепции структурализма основы культуры выявляются через анализ и сопоставление отношений, структур мифа, языка и нахождения законов бессознательной деятельности духа. Такова позиция Клода Леви-Строса.

Как бы в противоположность этому подходу Лесли Уайт видит реальность культуры в особом классе предметов и явлений — символатов, зависящих от способности человека символизировать.

Противоречия теории культуры не случайны. Когда феномен культуры рассматривают через призму противоположных миров — мира реальных вещей и мира субъективных реалий, то культура будет неизбежно либо обретать видимость мира вещей, лишенных духа, либо превращаться в совокупность субъективных абстракций, лишенных вещной воплощенности.

Мир культуры — это специфический мир субъект-объектной феноменальной реальности. Это — реальность, обладающая смысловой структурой. В ней мир вещей и явлений обретает смысл лишь в своей соотнесенности с субъектом. С другой стороны, в феноменальной реальности жизнь субъекта обусловлена определенными качествами объективности.

В мире культуры человек схватывает свое бытие как смысловое целое. С этим схватыванием связана и символическая способность человека. Ею не обладает ни одно животное. Соответственно, только человек наделен способностью строить свой цивилизационный мир.

Смысловое целое культуры возникает исторически. Соответственно формируются типы локальных культур. Культуры взаимодействуют путем диффузии или следуют принципу самоизоляции.

Культурология закономерно оказалась перед необходимостью выработки своих специфических категорий. Поскольку она формируется на стыке ряда гуманитарных дисциплин: антропологии, искусствознания, лингвистики, религиоведения, философии, психологии, — она пользуется понятиями этих наук.

Но вместе с тем специфика феноменальной реальности диктует и специфическую гносеологию культурологии — гносеологию цельного знания. Гносеология цельного знания противостоит одностороннему эмпиризму и рационализму в том смысле, что она требует не только постижения объективных явлений и их закономерностей, но и определения путей такого структурирования феноменов, которое соответствует принципу гомеостата бытия субъекта. Именно здесь мы сталкиваемся с явлениями символического порядка, без понимания которых нельзя понять и поведение человека. Здесь становится уместной и категория этнелехии как объективной возможности, находящей свою реализацию лишь через определенные формы деятельности субъекта, закрепляемые традицией. Тем самым отчетливо определяется принципиальное отличие философской картины мира от культуро-логической. Философия формирует картину универсума и определяет пути постижения его сущности. Культурология выявляет сущность космосов жизни этносов, цивилизаций и наций, механизмы, обеспечивающие их сохранность, совершенствования бытия человека.

Если учесть надвигающуюся угрозу обострения межцивилизационных противоречий и реальные трудности совмещения принципов бытия локальных и региональных цивилизаций с универсалиями возникающей информационной культуры, то мы можем сказать, что культурология как наука займет одно из приоритетных мест в структуре знания XXI в. Это произойдет независимо от того, будет она “придушена” в России или нет. Культурология как наука шаг за шагом занимает центральное место в системе гуманитарного знания. В ней находит свое разрешение проблема субъективности герменев-тической интерпретации.

Выявление объективной возможности, находящей реализацию в энтелехиях различных культур и цивилизаций, позволяет доста-точно корректно определять субъективные проявления свободы, отступающие от составляющих подлинности бытия. Интерпретация теперь оказывается не просто мнением исследователя, а результатом реальных сопоставлений оптимально возможного для данной цивилизации и достигнутого ею результата.

Методология культурологического анализа позволяет естественным образом разрешить и другое фундаментальное противоречие, а именно — противоречие между идиографическим и номотетическим подходами в гуманитарном знании.

Культурология выявляет общее, но общее не в виде механического закона, фиксирующего однозначность причинно-следственного отношения для данного класса явлений.

Культурология выявляет общие составляющие подлинности жизни для данной культурной общности и на этой основе прогнозирует формы свободных проявлений субъектов, принимающих эти составляющие.

Культурология как гуманитарная дисциплина делает видимым то, что считалось невидимым: она проникает во внутренний мир субъекта, прогнозирует выбор или стратегии жизни, исходя из понимания подлинности смысла. Это понимание подлинности смысла сводит все многообразие отдельных действий и проявлений жизни в то целое, которое и становится базисом культуры.

Соотношение целого жизни данного этноса, народа как формы его культуры с энтелехией как объективной возможностью придает и динамизм всей многообразной деятельности, и такую ее траекторию, которая обеспечивает не раскол, а оптимальное взаимодействие и психологическое основание общего стремления к координации действий. Это делает всю общественную жизнь эффективной, позволяющей минимальными усилиями достигать максимальных результатов.

(2000 г.)